А.Эйрамджан. Рассказ "ГЛИЦЕРИН КВИН"

Мы с Мишой Павлюком жили в одной комнате в общежитии и выяснилось, что при всех внешних различиях очень

подходили друг другу. Мишка был здоровенный белобрысый крепыш из Белоруссии, а я , как теперь стали говорить,

типичное лицо кавказской национальности. Мишка учился на режиссерском отделении наших курсов, я на сценарном. А

сценарист и режиссер – это две большие разницы. Например, мы сценаристы, начали учебу на месяц раньше

режиссеров и за этот месяц все друг с другом едва познакомились, говорили на «вы», на переменах чинно курили в

коридоре, а после просмотра фильмов по истории кино, старались хранить свое мнение при себе. То ли дело

режиccеры. Они в первый же день нарисовали на доске план дома , где они должны были собраться , чтобы отметить

начало своей учебы, выбрали ответственных, скинулись на выпивку и понеслось. На следующий день их уже было не

разлить водой. Двое пришли с фингалами, несколько человек принесли с собой пиво, так как иначе они не могли

нормально включиться в учебный процесс, одна режиссерша заснула на лекции Трауберга и когда он ее попытался

разбудить, остальные хором стали обьяснять патриарху отечественного кинематографа, что девушка уснула потому, что

всю ночь танцевала. Они были уже друг с другом на «ты» и после занятий гурьбой уходили куда-то для совместного

провождения времени. Для нас это был нонсенс. Мы, сценаристы, старались побольше быть наедине со своими

мыслями, тихо вынашивали великие замыслы, всячески пытались отгородиться от внешнего мира и потому со стороны

выглядели немножко беременными.

И вот с Павлюком наше содружество состоялось, наверное, потому, что он был слишком шебутной и ему явно

нужен был некий противовес, способный нейтрализовать его буйные порывы. Таким противовесом был я. Да и мне,

честно говоря, состояние перманентной беремености сценарными замыслами не доставляло особого удовольствия и я

был рад, когда Павлюк, чуть не загребая меня в охапку, выносил из общежития и вел на улицу Горького, где мы

начинали искать приключений. Видимо, мы удачно дополняли друг друга, потому что при знакомстве с девушками

белобрысый Павлюк как бы давал им знать, что мы свои, и под этим его флагом проходил и я, как совсем неопасный

кавказец. Очень часто наши походы на улицу Горького заканчивались тем, что мы приводили в нашу общагу девушек, в

основном продавщиц или студенток-провинциалок, включали магнитофон, из нашей комнаты разносился здоровый

женский смех, музыка и это мешало нашим соседям ( комнаты нам выделили в общежитии литературного института )

спокойно творить. С одной стороны от нас жил Ерванд Мнацаканян, литературный критик, заканчивающий аспирантуру

литинститута, а с другой жили в одной комнате мордовский поэт Алеша, очень тшедушный почти прозрачный подросток,

как все говорили, надежда мордовской литературы и сибиряк-прозаик Федор ( фамилии их я уже не помню). Когда у нас

начиналась гульба, Ерванд оставлял свои критические заметки и выходил в коридор, нервно курил и если наши девушки

выбегали в туалет, стыдливо отводил глаза, но на следующий день обязательно спрашивал нас:

- Эта которая в синей юбке и с челкой, она чья была?

- Моя, - отвечал или я или Павлюк.

- У меня до тюрьмы почти такая же была, – говорил Ерванд и после этого скорбно вздохнув, уходил к себе

работать. В разговорах Ерванд почти всегда вставлял именно эти слова - « до тюрьмы» или « после тюрьмы». Дело в

том, что за год до нашего прибытия в эту общагу, Ерванд подрался из-за девушки, ударил графином с пивом кого-то по

голове и полгода сидел в Бутырской тюрьме, совсем недалеко от нашего общежития. С большим трудом деканат

института вытащил его из Бутырки на полгода раньше срока, но пребывание в тюрьме оставило неизгладимый след в

сознании Ерванда. Мордовский поэт был абсолютно индифферентен к шуму из нашей комнаты – он слишком высоко

парил над общаговским бытом, а вот Федор заходил сразу же после ухода девушек и говорил:

- Ну вы, братцы, даете! Что-нибудь выпить осталось?

Если у нас что-то и оставалось, то обычно дешевое сухое или сладкое вино. Но мне кажется, что Федор получал

удовольствие еще и от того, что втягивал в себя воздух, пропитанный пороком. Сами студенты литературного, во вском

случае те, что жили в общаге, ничем таким не занимались. Они были заняты творчеством – так нам казалось, потому что

почти изо всех комнат раздавалось стрекотание пишущих машинок и это угнетало многих моих товарищей по

сценарному делу.

- Смотри, как работают! – говорили они, завистливо вздыхая. – А у меня не получается – организм

сопротивляется.

Теория о том, что организм сопротивляется творчеству, оказалась очень даже верной. Я до сих пор испытываю

сопротивление организма всякий раз, когда сажусь к компьютеру.

Так вот, как-то я пошел на встречу с родственником, который приехал в Москву и остановился в гостинице

«Минск». Он пригласил меня в ресторан при гостинице. Мы посидели, немного выпили, он, явно, перебрал, я отвел его в

номер, уложил, а потом спустился вниз, забрал свое пальто с вешалки и тут заметил потрясающую девушку, которая

стояла у зеркала, поправляла прическу, а дубленка ее лежала на перилах раздевалки. Потрясающая она была своим

необычным видом – что-то в ней было от актрис американских трофейных фильмов - Дины Дурбин, Зары Ляндер, Жанет

Мак-Дональд - сейчас таких лиц практически не встретишь. И хотя была она в фирменных джинсах, что в те времена

считалось особым шиком, все равно вид у нее был из довоенных времен. Таких девушек мы с Павлюком не кадрили –

слишком высокого полета они были для нас.

Я, видно, засмотрелся на нее, механически одевая свое пальто – а это было даже не пальто, а скорее

полудубленка. Почему полудубленка? Потому что сверху она была как дубленка, а с внутренней стороны имела какой-

то синтетический мех, очень короткий и в сильный мороз, - как сказал один мой товарищ, положив как-то руку мне на

спину, - спина моя была «ледяная». Поэтому на людях я старался эту свою полудубленку одеть так, чтобы отсутствие

естесственного меха внутри никто бы не заметил. А сейчас я забыл об этом и затянул несколько процесс одевания,

разглядывая девушку, а она вдруг, не поворачиваясь ко мне, сказала:

- Молодой человек, может поможете мне надеть пальто?

Как призналась она потом, она видела меня в зеркале и сказала, что вид у меня был какой-то дикий и еще эта

шкура непонятного животного, которую я пытался надеть на себя, усливала это впечатление.

Я тут же бросился к ней, не продев еще руку в свою полудубленку, а она вдруг взяла меня за локти и повернула к

себе спиной.

- Давайте я сначала помогу вам, - сказала она и просунула мою руку в рукав полудубленки.

- Большое спасибо, - поблагодарил я и в этот момент почувствовал, что покраснел, - ведь она, наверняка,

увидела непонятный «мех» моей полудубленки.

- А теперь помогите одеться мне, - сказала она.

Я подержал ее дубленку за плечики и аромат духов, исходивших то ли от дубленки, то ли от нее закружил мне

голову сильнее, чем выпитое до этого спиртное.

- Подождите меня, пожалуйста, - сказала она, застегивая пуговицы. – Это вас не затруднит?

- Нет, - сказал я.

- Тогда выйдем вместе, - она поправила шарф и критически оглядела себя в зеркале.

- Пожалуйста, - сказал я, не веря в реальность происходящего.

Девушка закончила рассматривать себя в зеркале, осталась , видно, довольна собой, и царственно направилась

к выходу. Я услужливо забежал вперед и открыл ей дверь.

- У вас есть какие-либо планы сейчас? – спросила девушка.

- Нет, я абсолютно свободен, - сказал я.

- Тогда, может, прогуляемся? – спросила девушка и взяла меня подруку. – Вы не против?

- Сочту за честь, - попытался держаться я достойно, хотя был сбит полностью с толку. Такая активность со

стороны девушки, принадлежащей, явно, к более высокому кругу, чем наши обычные знакомые, к тому же настолько

привлекательной и стильной, что многие мужчины заглядывались на нее и обрачивались нам вслед, казалась мне

неправдоподной и загадочной. Обычно я кадрил девушек в поте лица, шел на разные ухищрения, чтобы

заинтересовать их, вызвать симпатию и интерес. А тут вдруг все наоборот. Может она аферистка? – пришла мне вдруг

даже такая мысль, но жизненный опыт подсказал мне, что это не так. Не похожа была девушка на аферистку. Манеры,

речь – все было натуральным, но из какой-то другой жизни и создавалось впечатление, что такое царственное

поведение для нее норма. Да и зачем я мог быть нужен аферистке?

Мы спустились по Горького до Манежной площади, выяснилось, что она была в гостинице у своей подруги,

которая проездом из-за границы остановилась в Москве.А я рассказал, что мой дядя, вырвавшись из дома, любит

выпить и что я уложил его спать в номере, а сам тоже нахожусь под легким шофе, но свежий воздух и ее присутствие

уже привели меня в порядок. Я рассказал ей, что учусь на Высших сценарных курсах и живу в общежитии литературного

интситута, вспомнил к слову пару хохм из жизни нашего общежития. Понемногу ситуация стала выравниваться, как

говорят шахматисты, я уже не чувствовал, что инициатива полностью на ее стороне и в какой-то момент так

расхрабрился, что предложил ей поехать со мной в общагу. И она согласилась, представляете? Это меня совершенно

сбило с толку. Такая чувиха и сходу едет со мной в общагу! Просто фантастика!

Мы сели в третий номер троллейбуса и пока ехали до улицы Руставели, выяснилось, что она живет с бабушкой,

родители ее дипломаты, находятся в Англии, а она закончила в этом году школу (мне она казалась гораздо взрослее) и

не поступила в Суриковский, творческий конкурс худо-бедно прошла, а на общеобразовательных потеряла балы.

Когда Павлюк увидел, какую бабу я привел, он пришел в страшное возбуждение. То и дело вызывал меня в

коридор и жарким шепотом уточнял, закадрил я ее или меня с ней познакомили? А если закадрил, то неужели на улице?

И что он не может прийти в себя - таких баб еще в нашей комнате не было. Может у нее есть такая же подруга? Я сказал

Мишке, что поговорю с ней по поводу подруги, а сейчас просил его технично оставить нас под благовидным предлогом.

Я включил магнитофон – пел Трини Лопес, очень заводная музыка - почти всегда имела успех у наших знакомых. А ей

не понравилось.

- А что ты любишь? – спросил я.

- Сюзи Кватро есть у тебя?

Я такое имя слышал впервые. Все же я был воспитан на джазе и даже Битлы, хоть мне и приходилось ради

девушек держать их записи, никакого энтузиазма у меня не вызывали. А тут, как выяснилось, речь шла о роке, может

быть даже тяжелом.

- У нее обалденные вещи. Особенно, «Глицерин Квин». У меня есть пластинка. Знаешь, я запишу тебе и принесу,

послушаешь. «Глицерин квин, глицерин квин!» – стала напевать она.

Вот так она и осталась у нас под именем «Глицерин Квин». Потому что после того, как она принесла к нам запись

этой пластинки с «Глицерин Квин» и мы слушали ее не переставая, это имя прицепилось к ней. Она не возражала и

сразу стала откликаться на «Глицерин Квин». И я до сих пор не помню настоящего ее имени.

А в тот день мы выпили с ней сухого вина, за которым сбегал по дружбе Павлюк, потанцевали, посмеялись и как-

то очень естесственно оказались в моей постели. Вот уж на что я совсем не рассчитывал, не ожидал, честное слово!

Такая роскошная девушка и на раз, без особых уговоров, без ломаний и кривляний отдалась, как настоящая королева!

Не буду описывать все ее прелести, груди там, кожу, попку, поверьте, все у нее было в порядке и, вообще, тогда я

решил, что это был подарок судьбы. Я спрашивал потом не раз Глицерин Квин, почему она стала кадрить меня в

гостинице «Минск» и почему отдалась мне в первый же день и на все получал ответ: я тебя полюбила. Я в этот ответ не

очень-то верил и приставал с новыми вопросами: как можно полюбить человека, впервые увидев его? И получал такой

ответ: очень даже можно.

- Но почему со мной так ни разу не случалось? – не сдавался я. – Чтобы я сходу влюбился, увидев девушку?

- Потому что ты мужчина, у вас это все, наверное, по-другому, а я как увидела тебя, когда ты одевал свою

полудубленку, у меня чуть ноги не подкосились, - отвечала мне она.

- Хорошо, - говорил я, - а почему кроме тебя я больше ни на кого не производил такого ошеломляющего

впечатления? Никто в жизни меня не кадрил, всегда я приставал к женщинам и не всегда добивался успеха.

- Значит, ты до меня не встречал ту, для которой ты единственный и неповторимый, - отвечала мне Глицерин

Квин и я в конце концов приходил к выводу, что она говорит правду. Может в самом деле именно для нее, одной из

тысячи или миллиона я являюсь таким неотразимым. Ведь может быть такое в природе? Вполне возможно, никаких

доказательств обратного пока нет. И во-вторых, к чему ей пудрить мне мозги?

Придя к такому выводу я больше не приставал с расспросами к Глицерин Квин и воспринимал восторженное

отношение ко мне с ее стороны, как должное. Со временем это даже стало немного тяготить меня. Глицерин Квин не

оставляла меня ни на один день – после занятий она ждала меня или у здания Театра-Киноактера, где находились наши

курсы или, если мы никуда не шли – в театр или кино, приезжала ко мне в общагу. Она стала как бы третьим жильцом

нашей с Павлюком комнаты, правда, на ночь никогда не оставалась.

- Бабушка будет беспокоиться, - говорила она и уезжала домой.

Павлюк часто отсутствовал – вместе со своими сокурсниками-режиссерами он проводил много времени на

Мосфильме, присутствуя на съмках картин или они, не будучи членами Союза Кинематографистов, каким-то образом

проникали в Дом Кино на премьеры фильмов. Так что, в основном, в комнате мы с Глицерин Квин бывали одни и, если

не занимались любовью, то я печатал на машинке свой дипломный сценарий, а Глицерин Квин слушала принесенные из

дома записи или читала что-нибудь. Иногда заходил кто-то из моих сокурсников поболтать и Глицерин Квин охотно

принимала участие в разговоре. И как хозяйка угощала гостя чаем. Однажды она вернулась из кухни встревоженная.

- Слушай, там этот поэт из Мордовии жарит куски хлеба на сковородке. Без масла! Разве это вкусно?

- Значит, кончилась стипендия, - сказал Карпухин, который был в этот момент у меня. – Эти молодые дарования

часто голодают. Потому, наверное, хорошо пишут.

- А можно, я отнесу ему масла и пару яиц, подложу ему в сковородку? – спросила Глицерин Квин. – Получатся

гренки.

- Можно, - разрешил я.

- Только учти, он может и обидеться, - добавил Карпухин.

Вскоре Глицерин Квин вернулась с победным блеском в глазах.

- Он принял все и в благодарность обещал посвятить мне стихи! – сообщила она нам.

А через несколько дней Федор принес к нам, держа как ребенка Алешу и попросил оставить его на полчаса, так

как у них сгорел матрац, в комнате жуткая вонь, надо проветрить, а Алеша спит, так как всю ночь работал – сочинял

поэму, и если его оставить в комнате, он может простудиться. Я разрешил положить Алешу на койку Павлюка, Федор

осторожно уложил его и накрыл банным полотенцем. Так Алеша пролежал у нас весь вечер, потому что Федор куда-то

ушел и , очевидно, забыл о нем. Нам же с Глицерин Квин он совсем не мешал, его даже не было слышно. А когда часа

через три Алеша проснулся и увидел Глицерин Квин он сразу стал извиняться за то, что еще не написал стихотворение,

посвященное ей, но обязательно напишет, как только закончит свою поэму.И, прикрываясь банным полотенцем, бочком

выскочил из нашей комнаты. К чести его, надо сказать, что слово свое он сдержал и подарил Глицерин Квин стихи,

отпечатанные на мелованной бумаге с вензелями. Я запомнил из него только две строчки и то чуть переиначенные

мною, потому что я часто, шутя, читал их Глицерин Квин. Вот они:

«Глицерин Квин! Глицерин Квин!

Как же ты прекрасна и желанна, блин!»

Помню еще, как-то вечером ко мне в комнату постучалась студентка литинститута Инна, а когда она вошла и

увидела Глицерин Квин немного растерялась и попросила сахара. Когда она ушла Глицерин Квин уверенно сказала:

- Ты с ней спал.

На всякий случай я стал отрицать, сказал, что она бывшая любовница Владимира Максимова ( а это была

правда), известного диссидента, сейчас редактора антисоветского журнала «Континент», издаваемого в Париже, он ей

даже джинсы прислал с оказией. И вообще, она хорошая поэтеса, написала, например, такие строчки про свой

литинститут, которые все цитируют:

« А на Тверском бульваре, 25

Деревьям ровно обрезают ветки.»

- Тем более ты с ней спал, - сказала Глицерин Квин, но я все равно не сознался.

А как-то Глицерин Квин сказала, что на следующий день не придет ко мне, так как они с бабушкой идут к

родственнице в гости. Получив отгул мы с Павлюком на радостях привели двух девиц, включили музыку, разлили

«Твиши» по стаканам и только выпили с девушками за знакомство, как в дверь постучались и оказалось, что это

Глицерин Квин. Павлюк сразу предложил такое решение: я прячусь в стенной шкаф, а он открывает дверь и говорит

Глицерин Квин, что меня нет, а у него гости. Глицерин Квин уходит и мы продолжаем гульбу дальше. Девушкам же мы

сказали, что приехала моя жена. Я залез в стеной шкаф – весь пол его был в яблоках, которые Павлюк привез из своей

деревни, когда ездил туда на ноябрьские праздники, яблоки лежали там друг на друге в пять слоев и стоять на них было

нелегко.

Но сценарий Павлюка не оправдался. Глицерин Квин сразу прошла в комнату и сказала, что подождет меня, и ,

поскольку девушек две, то третья девушка не испортит Павлюку компанию. Мишка начал что-то лепетать про то, что две

девушки, вместо одной – это его фирменный стиль, что именно в такой компании он получает истинное удовольствие,

странно, что Сережа не говорил Глицерин Квин об этом его увлечении групенсексом. И в этот момент зыбкое состояние

равновесия, найденное мною на поверхности яблок нарушилось, и я с грохотом вылетел вместе с яблоками из стенного

шкафа.

Глицерин Квин тут же одела свою дубленку и не обращая внимания на бесвязную речь Мишки, что он не знал, что

я, оказывается, сижу в шкафу и мои слова о том, что это была шутка, не более, вышла из комнаты и пошла к лифту.

Лифт что-то долго не приходил и Глицерин Квин пошла вниз по лестнице и только где-то у второго этажа я сумел ее

остановить и то благодаря тому, что покаялся во всем и сознался. Правда, я напирал на то, что Мишка Павлюк

попросил меня составить ему компанию, сам я этого не хотел, честное слово.

Вот так я потерял в некотором смысле свою свободу. В обмен на верность такой женщине, как Глицерин Квин.

Со временем все наши сокурсники, жившие в общежитии, уже воспринимали ее как свою. При ней свободно

обсуждали замыслы сценариев, делились мнением о просмотренных картинах, делали прогнозы, кто из слушателей

режиссерских курсов наиболее перспективен и станет со временем знаменитым. Теперь, по прошествии времени,

должен сказать , что наши прогнозы совершенно не оправдались: самыми успешными оказались те, про которых никто

из нас и не думал, что они на что-то способны. Те, которые воспринимались нами, как вполне вменяемые, нормальные

люди, без всяких закидонов, которые не выпендривались, вели себя просто, одевались скромно, никого не эпатировали.

Это касается и сценарного отделения тоже. Я, например, уверен, что никто не предполагал, что я стану известным

сценаристом, а потом и режиссером. И что Мишка Павлюк станет секретарем Союза Кинематографистов Белоруссии,

обладателем многих фестивальных наград за свои фильмы. Вот как, оказывается, бывает.

Потом уже при Глицерин Квин стали рассказывать и чисто мужские истории, например, что наш сокурсник

Коротков, напившись, стал приставать к уборщице на этаже, довольно взрослой женщине и пытался затащить ее к себе

в комнату. Та стала отбиваться шваброй, а до этого она убиралась в туалете и потому теперь к Короткову лучше не

подходить: от него несет, как из писуара.

Или Путилов, помню, как-то пришел к нам в подпитии и стал рассказывать, как он переспал со студенткой-

прозаиком с пятого курса. И больше всего его поразило то, что прозаик она самый заурядный, читал он ее повесть и ему

скулы сводило от скуки, но зато какая она женщина! Эту фразу он повторял целый вечер и никак не мог поверить, что

такое может быть. На что Глицерин Квин его спросила:

- А ты уверен, что всегда эти таланты должны соответствовать друг другу? Литературный и сексуальный?

Этот вопрос Глицерин Квин озадачил Путилова.

- Ты права, Глицерин Квин. У меня, например, преобладает литературный! – признался с гордостью он.

Осталось в памяти, как пришел как-то Карпухин и попросил у Мишки несколько яблок. К нему пришла девушка, а

угостить было нечем.

Мишка лежал на койке и читал.

- Сколько тебе надо штук? – не отрываясь от книги, спросил Мишка.

- Да штук пять хватит, - сказал Карпухин.

- Многовато, не съедите за вечер, - прикинул Павлюк. – Ну да ладно, бери.

Карпухин открыл дверцы стенного шкафа и стал собирать яблоки. Павлюк, продолжая читать, сказал:

- Не выбирай, бери, что попадется!

- Да я так и беру, Миша, - ответил Карпухин, продолжая возиться с яблоками.

Глицерин Квин подтолкнула меня локтем и показала глазами на Карпухина – он засовывал яблоки себе запазуху.

- Что-то ты долго возишься, - Павлюк отложил книгу. – Не нравится мне это.

- Все Миш, я закончил, - заторопился Карпухин, но Мишка уже все понял и бросился за ним. – Ах ты, ворюга!

Убежать от Павлюка с яблоками за рубахой Карпухин далеко не смог, Мишка отобрал у него яблоки и по крестьян-

ской привычке надавал еще легких тумаков, чтоб не воровал в будущем. Принес яблоки в комнату, уложил в

стенной шкаф и тут снова появился Карпухин.

- Прости, Миш, бес попутал.

- Бог простит, - отвечал Павлюк, снова взявшись за книгу.

- Да мне ведь столько и не надо было.

- Все жадность человеческая, - по-пасторски изрек Павлюк.

- Дай хоть две штуки, а, Миш? Девушка ждет, я обещал.

- Не воровал бы – дал, - отвечал Павлюк. – Все, иди!

- Миша, ну для девушки, всего два яблочка, - попросила Глицерин Квин.

- Ладно, - сдался Павлюк. – Ты сама дай ему и проследи, чтоб больше не воровал.

Глицерин Квин дала Карпухину два яблока, а еще одно он торопливо засунул себе в карман.

- Спасибо, Миша! – почтительно крикнул он Павлюку.

- Спасибо скажи Глицерин Квин! – ответил Павлюк. – Если б не она – не дал бы!

Потом Глицерин Квин мне говорила:

- Такие взрослые люди, а ведете себя как дети! Я все не могу привыкнуть. И ведь все такие умницы, когда

говорите – заслушаешься.

После того, как Глицерин Квин нас застукала с бабами, Павлюк стал при ней вести разговоры о том, что

Останкинская башня, возле которой мы живем, очень опасна.

- Видишь, даже птицы не летают здесь. А знаешь почему? Потому что сильное электромагнитное излучение. Вот,

студенты говорят, волосы у них вылезают, сон нарушается, потенция снижается, а у девок развивается бесплодие.

Сережа от тебя это скрывает, но я считаю, что ты должна знать, Глицерин Квин. Может защитную одежду достанешь,

есть говорят, защищает от сильного магнитного поля.

Глицерин Квин рассказала мне об этом разговоре с Павлюком и спросила:

- Это правда?

- Полная чушь, - сказал я. – Я ведь по первому образованию инженер и в технике немного разбираюсь. Ты

представляешь, сколько различных электромагнитных волн нас пронизывают ежесекундно? Миллиарды! Все

радиостанции мира посылают свои сигналы на длинных, коротких, средних и ультракоротких волнах. А еще сколько

каналов телевидения, любительских станций, работающих на азбуке Морзе, различных переговорных устройств.

Включи приемник – убедишься. А еще из космоса идет бомбардировка. И пока от этого никто не заболевал. Студенты

литинститута, технически малограмотные люди, рассказывают друг-другу эти байки, а ты и Павлюк верите.

- А зачем тогда Миша мне сказал, что ты все знаешь, а от меня скрываешь? - спросила Глицерин Квин.

- Честно? – спросил я.

- Да, - сказала Глицерин Квин.

- Он хотел напугать тебя, чтоб ты меньше сюда ходила, - сказал я. – Но ты не обижайся, ты ведь знаешь Мишку,

что он это не со зла. Просто баб ему некуда теперь приводить, вот он и пытается решить как-то этот вопрос. А выгнать

нас на мороз ему совесть не позволяет.

Выбрав момент, Глицерин Квин сказала Павлюку:

- Миш, если тебе надо уединиться здесь с девушкой, ты говори нам, мы с Сережей уйдем куда-нибудь, это без

проблем. Пойдем в театр, в кино... Не все время ведь нам здесь сидеть.

После этого Мишка уже без стеснения выгонял нас из комнаты и мы обычно гуляли возле нашей общаги и

смотрели на Останкинскую башню, светившуюся призрачным светом в морозном небе.

А Ерванд Мнацаканян, всегда терявший дар речи при виде Глицерин Квин, как-то признался мне:

- Царица! Настоящая квин эта твоя Глицерин Квин! Такой у меня ни до тюрьмы, ни после тюрьмы не было! Я бы

на твоем месте женился на ней не раздумывая и привез бы в Ереван. Ты не представляешь, какой бы она там фурор

произвела.

Но я о женитьбе совсем не думал, голова моя была занята дипломным сценарием, который я писал в то время,

заявку мою уже приняли на «Арменфильме» и включили в план киностудии и все мои мысли были о будущем фильме.

Мне не верилось: неужели такое может произойти - выйдет на экраны страны фильм по моему сценарию?

Потом прошли выпускные экзамены, мы получили дипломы и я поехал в Ереван на запуск своего дипломного

фильма. С Глицерин Квин договорились, что я буду ей звонить и, вообще, разлука должна быть недолгой, максимум

через месяц я вернусь и буду и дальше жить в своей комнате в общежитии – с комендантом я договорился и потому

оставил там свои вещи. Но как только я включился в съемочный процесс и понял, что на моих глазах мой замысел

начинает независимо от меня, от всего того, что было придумано и написано мною, дрейфовать при попустительстве

режиссера и помощи актеров в каком-то неизвестном направлении я всеми силами, всеми возможными средствами стал

с этим бороться, пытался вернуть съмочный процесс в русло сценария, убедить режиссера, актеров в том, что не стоит

менять характеры героев, диалоги, сюжетные ходы. Но все было безуспешно. Режиссер мог принять судьбоносное для

фильма решение не только по совету оператора или актера, но даже по совету близкого к нему члену съемочной

группы, например, помошника директора. Тот мог сказать ему вдруг: « Рубен-джан, а если так сделать? Как ты на это

посмотришь?» И Рубен тут же, одобрительно хлопнув помошника директора по плечу («Молодец, Размик!»), принимал

этот совет и тут же запечетлевал его на пленке. Когда я понял, что все мои усилия удержать фильм на уровне замысла

не дают никакого результата, а даже наоборот, фильм, снимаемый на моих глазах, принимает вид чудовища, которое я

даже в страшном бреде не смог бы придумать я сделал самое мудрое, что должен был бы сделать в самом начале (

потом я только так и поступал) – я покинул съемочную группу, избавил их от моего надоедливого пристуствия и уехал

домой в Баку. Но месяц, что я провел на съемках не прошел для меня бесследно – я попал в больницу с инфарктом,

пролежал там месяц, потом еще два месяца провел в санаториях на реабилитации, потом месяца три пожил в Баку с

родителями, зализывал раны и написал пару сценариев, которые веером разослал на студии страны. Один из этих

сценариев был принят к постановке на Свердловской киностудии, на заседании сценарно-редакционной коллегии я

услышал там много теплых слов в свой адрес, но на съемки этого фильма я все же не поехал. И правильно сделал – у

меня уже был опыт. А фильм получился таким, каким увидел его режиссер и его окружение и даже если б я и

присутствовал на съемках, ничего бы от этого не изменилось.Вот главный вывод, который я сделал после первых своих

шагов в кино. А второй, сделанный мною вывод– сценарии свои должен снимать я сам. Тогда, как говорил Аркадий

Райкин, если недосолил или недоперчил – пиши на себя жалобу.

Из Еревана я несколько раз звонил Глицерин Квин, мы тепло говорили, я думал, что скоро вернусь в Москву, но

когда попал в больницу, понял, что это произойдет не скоро. После больницы я звонил, но телефон ее не отвечал. Когда

же я из Свердловска вернулся в Москву и стал звонить Глицерин Квин, выяснилось, что ее телефон никогда не

отвечает. А как-то через год , наконец, там сняли трубку и женский голос мне сказал, что хозяева в отъезде и сдали

квартиру на два года, а когда они вернутся – неизвестно.

Со временем я, поняв бесперктивность попыток, перестал звонить по этому телефону, да и жизнь закрутила, а

вскоре началась перестройка и я получил возможность сам снимать фильмы по своим сценариям и эти фильмы имели

успех у зрителей. Я успел два раза жениться за это время – один раз фиктивно, на своей сокурснице, чтобы получить

московскую прописку , второй раз по настоящему и оба раза мне пришлось разводиться. От настоящего брака у меня

остался сын, с ним я регулярно вижусь, держу всегда в поле своего внимания.

Фильмы, которые я снимаю посвящены, практически, одной теме – сближению мужчины и женщины, Мне кажется,

что тема любви уже перепета в искусстве на все лады, а вот самое начало сближения, когда сталкиваются разные

судьбы, разные характеры, тут , мне кажется, еще есть белые паятна – это мне всегда интересно. Когда я стал снимать

фильмы по своим сценариям уже не было редактуры Госкино и сюжеты своих фильмов я писал без оглядки на цензуру.

Многие критики улавливали в довольно откровенных историях знакомств мужчины и женщины элементы пошлости,

клеймили меня за это, многие считали, что я снимаю эротическое кино, хотя в фильмах моих практически нет даже

поцелуев, не то что постельных сцен, а зрители, узнавая в моих фильмах приметы реальных жизненный ситуаций,

вознаграждали меня аплодисментами.

И вот, на очередной премьере в Доме Кино я стоял в холе после просмотра картины, принимая поздравления от

своих друзей и знакомых, и тут возле меня появился возбужденный Мишка Павлюк и, дождавшись свободного

мгновения, шепнул мне:

- Здесь Глицерин Квин.

- Не может быть?! – я тут же вышел из людского оцепления. – Где?

- Она с сыном. Вон, стоят, - подвел он меня к Глицерин Квин.

Глицерин Квин осталась Глицерин Квин – возраст практически не изменил ее, придал ей только большей

аристократичности, стильности, шарма. Самая настоящая Джанет Мак-Дональд!

- Я уже и не думал, что увижу тебя, Глицерин Квин! – радостно заключил я ее в свои обьятия. – Куда ты исчезла?

- А ты весь седой, - вместо ответа сказала Глицерин Квин, погладив меня по голове. – Знакомьтесь, это мой сын,

Юра.

Мальчик был симпатичный и явно с кавказским носом, но меня больше всего удивили его слова:

- Мне ваш фильм понравился. Но почему герой не скрыл от жены, что он оставил радиомаячок в кабине машины

соперника? Ведь она может потом попрекать его за это...

- Какой умный юноша! – поразился я. – Я могу тебе обьяснить свою точку зрения, но только не сейчас. Мишка

покажет вам дорогу в ресторан – жду вас обязательно на банкете! - успел я сказать Глицерин Квин, потому что меня уже

оттаскивал наш известный актер, исполнитель главной роли, чтобы дать телеинтервью новостному каналу.

На банкет Глицерин Квин не пришла. Мы с Павлюком «прочесали» все столы и даже сбежали вниз – ее не было.

Павлюк вдруг сказал мне:

- А ты обратил внимание на то, какой у ее сына паяльник?

- Да. Настоящий армянский нос, - сказал я.

- А ты помнишь себя 20 лет назад? – спросил Павлюк.

- Откуда? – пожал я плечами. – Я тебя помню.

- А я помню тебя, - сказал Павлюк. – Вот ты и сын Глицерин Квин – одно лицо.

- Ты думаешь - это мой сын? – поразился я. Такая мысль ни за что бы не пришла мне в голову. Все, что было

связано с Глицерин Квин осталось, казалось мне , в общежитии литературного института, в том времени и не могло

вернуться, особенно, в таком продолжении.

- Я уверен, - сказал Павлюк. – Но, мне кажется, пацан этого тоже не знает.

- А почему она мне ничего не сказала, если это так?! – заволновался я. – Как мне теперь ее найти? Где она

живет? Я ведь ничего не узнал о ней...

Прошедшая премьера уже перстала волновать меня – все мои мысли были только о том, как найти Глицерин

Квин. Я вспоминал лицо мальчика, достал свои фотографии времен учебы на курсах и более ранние – мальчик был

похож на меня, в этом не было сомнения. Чтобы как-то успокоить себя, упростить ситуацию я стал думать, что ведь,

кажется, были случаи, когда беременная женщина думала о любимом и рожала ребенка, похожего на него. Но тут же

понял, что такие случаи были не в реальной жизни, а в мифах, легендах и сказаниях. Или в анекдотах. Тут же я

вспомнил анекдот к случаю. Встречаются двое. Один говорит: Можешь меня поздравить, у меня родилась тройня. А все

потому, что жена читала «Три мушкетера». Второй схватился за голову: А моя беременная жена читает «Али-баба и 40

разбойников»! И бросился бежать домой. Все же я легкомысленный человек, если в такой ситуации приходит в голову

анекдот. А какой умный мальчик? – вспомнил вдруг я. – Какой вопрос задал? Я уверен, мало кому это придет в голову

после просмотра фильма. Ведь я много думал, стоит ли герою говорить своей жене про этот радиомаячок или нет.

Посоветоваться было не с кем. А вот Юра сразу сказал, что не стоило. И он, прав. Нет, явно, это мой сын. Мне всегда

хотелось, чтобы мой сын пошел по моей стезе – стал бы сценаристом, режиссером, превзошел бы меня по всем

статьям. Мой сын от последнего брака несомненно способный мальчик, но его способности оказались совсем в другой

плоскости – в 10 лет он заболел электроникой и все время паяет, изобретает какие-то новые схемы для своих

движущихся моделей автомобилей. Это мне нравится – сам я всю жизнь мечтал чинить телевизоры, приемники, читал

даже популярные в те времена книги «Транзисторы – это просто» и «Телевизоры – это просто», но никакой практической

пользы не вынес. Как говорил герой опять же Аркадия Райкина, увидевшего внутренности телевизора: «милая, провода-

то у вас все в разные стороны». Так и я воспринимаю все эти схемы. Но вот сын, имеющий талант драматурга,

режиссера – это была моя мечта. И надо же - вот мелькнул и исчез. Нет, надо его найти!

Всю ночь я думал, как можно разыскать в Москве человека, решил , что стоит обратиться в частное сыскное

агенство, они как раз появились уже в Москве.

А утром мне позвонили из Союза кинематографистов и сказали, что какая-то женщина оставила на вахте письмо

на мое имя и просила сообщить мне об этом. На вахте часто члены Союза оставляли друг другу сценарии, записки,

фотографии, книги, так что ничего необычного в этом сообщении не было. Но я тут же понесся в Союз и оказалось, что

не зря. Меня ждало письмо от Глицерин Квин. Вот что она мне написала:

« Дорогой Сережа! Я очень рада, что увидела тебя. Видно, рано или поздно я сделала бы это. А тут услышала

по телевизору, что у тебя премьера в Доме Кино и мы прилетели. И сразу нахлынули воспоминания: ваша комната в

общежитии, Мишка Павлюк ( кстати, не ругай его, что я не пришла на банкет, я не хотела отрывать тебя от

съемочной группы в такой день), студенты литинститута, вся атмосфера того периода моей жизни. Все было

тогда очень хорошо, хоть ты и воспринимал меня как легкое развлечение, но я ни о чем не жалею и вспоминаю тебя

и все с тобою связанное с теплотой. Тем более, что ты оставил мне самый дорогой подарок – сына от любимого

человека. Сегодня я Юре скажу, что ты – его отец. Сейчас он думает , что его отец – мой теперешний муж. Но я

посчитала, что буду неправа, если не скажу ему правду, потому что он весь в тебя и даже в выборе профессии – он

увлечен кинематографом и давно уже пишет рассказы и сценарии. Кроме Юры у меня еще две дочки, тоже от

любимого человека – я люблю своего мужа. Живем мы в Риге, я оставляю тебе наш адрес и номера телефонов,

чтобы ты мог нам звонить. А уехала 20 лет назад я из Москвы потому, что умерла моя бабушка и меня забрали к

себе родители в Лондон. Я думала, что вернусь в Москву летом , но не получилось – родился Юра и у меня началась

другая жизнь. Беседы с тобой и твоим окружением не прошли для меня бесследно – я закончила университет, стала

искусствоведом, провожу вернисажи, консультирую музеи. Через два часа мы улетаем. После разговора с мужем – а я

уверена, что он не откажет мне - я поговорю с Юрой и, мне кажется, что он будет ждать твоего звонка. Целую,

твоя Глицерин Квин.»

Я пришел в жуткое возбуждение, мне хотелось тут же начать звонить по оставленным мне номерам телефонов,

как-то действовать. Чтобы быть рядом с телефоном я понесся домой, позвонил из дому в справочное аэропорта и узнал,

когда улетел самолет в Ригу. Стал прикидывать, когда они приземлятся, когда будут дома и когда я смогу им позвонить.

Но постепенно я пришел к выводу, что во-первых, надо переждать, пока Глицерин Квин поговорит с мужем, потом узнать

у нее, что сказал ее муж и если все положительно, то только после этого я смогу уже говорить с Юрой. И тут вдруг я с

ужасом обнаружил, что не помню, не знаю ее настоящего имени и если не она подойдет к телефону то не могу ведь я

попросить к телефону Глицерин Квин. Даже если к телефону подойдет Юра. Но ощущение счастья, которое появилось у

меня после того, как я узнал, что у меня есть сын было настолько сильным, что я решил, что это – не помеха.

Дозвонюсь.

Октябрь, 2010