Copyright © 2004 Киностудия "НОВЫЙ ОДЕОН". All rights reserved.
Около светофора у северного выхода ВДНХ в мою машину вдруг нахально сели трое мужчин. Вначале один заглянул
ко мне в машину и сказал:
- Командир! Довези до Теплого Стана!
И не успел я ему ответить, как на заднее сидение уже сели двое его друзей, а он, не дожидаясь моего ответа, сел на
переднее. Cалон тут же наполнился водочным перегаром.
- Мне туда не по пути, - сказал я. – Я совсем в другую сторону.
- Подвези, брат! - Хлопнул меня по плечу один из тех, кто сел сзади. – Мы тебя не обидим.
У него был явно кавказский акцент, точнее грузинский.
А тот , что сидел рядом со мной сунул мне в руку пятидесятидолларовую купюру.
- Хватит? – спросил он.
Тех, кто сели сзади я не разглядел, но у того, что сидел рядом физиономия была, как говорит один мой знакомый –
«полный криминал». Судя по обращению «брат», сидевшие сзади его друзья должны были быть тоже « в порядке». И,
следуя известному правилу – если вас насилуют, старайтесь получать удовольствие – я решил вот что: в принципе я
ехал в Ясенево, то есть мне было по пути, дорога эта по счетчику, я знал, выбивала меньше 10-ти долларов в рублевом
эквиваленте, так что мне платили за эту поездку очень даже прилично. Почему не побомбить, тем более, что другого
выхода у меня нет?
И потому я ответил:
- Хватит.
И поехал.
- Выключи приемник, - сказал тот, что сидел рядом. – Я лучше сам спою.
Что делать, клиент всегда прав. Я выключил приемник и парень запел.
Сидевшие сзади временами подхватывали песню, то один, то другой, стиль исполнения был самый что ни на есть
уркаганный, с подвыванием, с приставкой «а» почти перед каждым словом. Я эту песню слышал впервые и меня
поразили начальные слова:
«А шел cтолыпин а по центральной ветке».
Я вначале подумал, что это о царском министре поется, Столыпине, но по ходу догадался, что «столыпин» - это поезд.
Потом уже я прочел об этом у Солженицына в «Архепелаге Гулаг», а тогда услышал про поезд «столыпин» впервые.
Тот, что сидел рядом со мной, пел неплохо, тот, у кого был грузинский акцент не фальшивил, но пел без души, зато
третий иногда подхватывал очень заливисто, визгливо и нечисто. Пели все очень громко и когда у светофора мы стояли,
люди из соседних машин бросали в нашу сторону косые взгляды – явно, думали, что гуляет воровская малина.
Суть песни заключалась в том, что в одном вагоне для зеков ехали парень, получивший вышку и написавший
прошение о помиловании, и девушка, имевшая небольшой срок. И вот девушка, девственница, зная, что парень будет
растрелян, предложила ему себя. Парень дал прапорщику взятку и тот допустил его к девушке.
« А и узнала девка а из Кургана,
А счастье и любовь а под автоматом».
Эти слова я тоже запомнил. Конец у песни печальный. Прапорщик наутро стал приставать к этой девушке, та грубо его
отшила и прапорщик в гневе застрелил девушку. И парень тот перерезал бритвой горло прапор-щику.
Последние куплеты они пели все хором. Особенно пронзительно, чуть ли не всхлипывая, пел третий, что сидел за
моей спиной.
Хотя я всегда воспринимал блатные песни с некоторой долей иронии и отстраненно, поскольку этот мир был далек от
меня и потому в песнях подобного рода меня привлекала неизвестная мне экзотика, забавляла примитивность сюжета,
манера исполнения, но вот сейчас, когда урки сидели у меня в машине и пели свою любимую (так я думаю) песню все
это воспринималось мной совсем иначе. Особенно, когда пелось про то, как парень, уже имевший вышку, явно за
убийство, перерезал спрятанной им на всякий случай ( и вот случай представился!) бритвой горло прапорщику, у меня
похолодел позвоночник и зашевелились на голове волосы (может, на счет волос мне показалось тогда).
- Что ты, блядь, скулил как пес! – закончив песню, тот , кто сидел рядом со мной обернулся и хорошенько врезал
тому, что сидел за моей спиной. – Не можешь петь – молчи, сыка! Весь кайф мне испортил!
Он так и сказал – не «сука», а «сыка» и это тоже мне показалось страшным.
Тот, видимо, стал отбиваться, потому что мой подголовник то и дело содрогался и даже подбрасывал слегка мою
голову. Третий пытался их разнять,кричал «Володь, слушай сюда!», а Володь, это тот, кто сидел рядом со мной вошел в
раж, перегнулся через спинку сиденья, молотил кулаками третьего и приговаривал:
- Уйди, Гурам, дай я его прикончу! Надоел, сыка!
Я резко взял вправо, остановил машину, вытащил ключ и выскочил из машины.
- Сейчас я вызову милицию! – крикнул я своим пассажирам. – Или выматывайтесь из моей машины.
Что интересно, урки моментально притихли.
- Прости, брат! – стали они уговаривать меня чуть ли не хором. – Погорячились немного, бывает. Ну, выпили чуток,
повод был у нас. Мы ведь друг друга знаем много лет, это мы шутили, не дрались. Садись, поедем, братан.
Это было на проспекте Мира, мимо меня неслись с большой скоростью машины. Милиция могла появиться только в
виде ГАИ или Патрульной службы и расчитывать, что это произойдет немедленно было бессмысленно. А что урки не
собирались выйти из моей машины тоже было ясно.
- Давай, брат, поедем! Без базара! Нормально поедем! – уговаривали они меня.
Что мне оставалось делать? Я вынужден был сесть обратно на свое место.
- Правильно сделал, братан, - когда мы поехали сказал тот, что сидел рядом со мной и которого назвали «Володь». –
Но то, что цветных хотел позвать, за это , знаешь, что положено?
- Я не звал никого, - сказал я, хотя понял, что речь идет о милиции. – Я просто хотел вас успокоить.
- А за это тебе полагается перо, - сказал Володя.
- Какое перо? – не понял я.
- А вот токое! – толкнул меня локтем Володя и я проследил за его взглядом и увидел у него в руке рядом с рычагом
переключения передач огромный тесак. Мне чуть не стало дурно, хорошо еще, что машина не завиляла.
- Что ты пугаешь человека? - сказал Гурам. – Еще аварию сделает. Вот тогда все копытнемся. Тем более, я вижу, он
наш, кавказец, верно? Ты армянин?
- Да, - сказал я.
- Вот и Рубик тоже армянин, - сказал Гурам. - Наш товарищ, видишь.
Я попытался рассмотреть Рубика в зеркале заднего вида, даже передвинул его немного – Рубик сидел обиженный,
забившись в угол и не смотрел на меня.
- Хороший мужик, только немного без понятий, - сказал Володя.
Я, стараясь отвлечь Володю от темы «пера», сказал:
- Значит, у вас полный интернационал: русский, армянин, грузин?
- Он не русский, - сказал вдруг Рубик обиженным голосом. – Он чуваш.
- Ну, что скажешь, Гурам? Опять нарывается! – повернулся возбужденно Володя к Гураму.
- Да пусть базарит, - примирительно сказал Гурам. – Как будто ты его один день знаешь.
Я понял, что Гурам, повидимому, у них за старшего и потому спросил его:
- Ты из Тбилиси? Я в детстве жил там.
- Где? – спросил Гурам.
- В Тбилиси. На Энгельса шесть, - сказал я.
- А, знаю я этот дом, у майдана, - сказал Гурам.
- Да, - сказал я. – Мне тогда было шесть лет. Но все помню. Рядом бани были турецкие...
- Все верно говоришь, - сказал Гурам. – Но я, вообще-то, из Батуми.
- А Володя откуда? – спросил я и бросил взгляд на Володю, точнее на его тесак. Тесак уже исчез.
- Я – москвич, - сказал Володя. - Я марьинорощенский.
Мы уже ехали по Сущевскому валу и вдруг Володя чуть ли не подпрыгнул:
- А когда здесь кинотеатр построили? Ведь не было его!
Это был кинотеатр Прага на Нижней Масловке, я лет 8 жил к тому времени в Москве и кинотеатр при мне уже
существовал, и выходило, что Володя сидел где-то больше 8 лет, значит срок был серьезный.
- Его давно построили, - сказал я. – Хороший кинотеатр.
Володя еще что-то сказал на тему кинотеатра, типа, вот сидишь, а кругом жизнь меняется и ты ничего об этом не
знашь. А я вдруг вспомнил знако-
мого по аспирантуре парня родом из Батуми.
- Гурам, а ты случайно Кахи Амашукели не знаешь из Батуми?
Я спросил просто так, чтобы уйти от разговора с Володей на тему тюрьмы, отвлечь их от возможных склок и
постараться вести мирный, почти светский разговор на близкую большинству из нас тему Кавказа. И получил
неожиданный ответ:
- Знаю я Кахи Амашукели! Рыжий и в веснушках был. Сейчас, наверное, лысый уже?
- Нет, не лысый, а волосы, правда, рыжие, - удивился я такому совпадению. – Кахи со мной учился в аспирантуре.
Сейчас он кандидат технических наук.
- Так он всегда был отличник! – хмыкнул Гурам. – А я двоечник. Брат у него еще был младший.
- Нугзар? – спросил я.
- Да, Нугзар. Вот он нормальным пацаном был. Тогда. Сейчас не знаю, что с ним стало.
- Он во Франции живет. В полном порядке. Кахи ездил к нему в гости, фотографии мне показывал.
- У каждого своя судьба. Увидишь Кахи – передай привет от одноклас-сника Гурама. И Нугзару тоже пусть он
передаст..
- Хорошо, - сказал я, почувствовав в этом случайном совпадении признак удачи. – Обязательно передам.
- Как у вас у кавказцев просто – сразу знакомых нашли, - сказал Володя. – А я к себе во двор зашел и никого из
знакомых не увидел:кто спился, кто умер, кто сидит, кого убили... Ни одного человека, кто знал бы меня, а я его, не
встретил! - сказал Володя, издав то ли всхлип, то ли кашель.
- У каждого своя судьба, - сказал Гурам. – А ты сам откуда? – спросил он меня.
- Я из Баку, - сказал я.
- Хороший у вас город был и девушки были хорошие, - сказал Гурам. – Не то, что в Тбилиси или Ереване. И вот Рубик
тоже из Баку.
- А где ты жил в Баку, Рубик? – спросил я. У нас у бакинцев такая привычка – обязательно спросить земляка, где он
жил. Потому что, особенно раньше, когда еще не появились микрорайоны, почти всегда легко находились общие
знакомые и незнакомый человек становился чуть ли не родственником. А в моем случае это был шанс довезти их до
Теплого Стана без приключений.
- Я жил на Канитапинской, - сказал Рубик.
- На какой? – спросил я. Потому что Канитапинских в Баку было несколько – первая, вторая, третья и т.д.
- На первой, - сказал Рубик.
- И я на Первой, - опять удивился я совпадению. – Правда потом наша улица стала называться Свердловской.
Переименовали ее.
- Когда переименовали? – удивился Рубик.
- Да уже лет двадцать назад, - сказал я и опять попытался увидеть Рубика в зеркале заднего вида: как-никак человек
20 лет не был в родном городе, это срок почище, чем у Володи. – Наша улица стала Первая Свердловская. Но теперь,
наверное, ее снова переименовали, - сказал я и увидел лицо Рубика. Что-то, вроде ветерка, как бы на мгновение
очистило черты его лица, на какую-то долю секунды мне показалось, что я увидел что-то знакомое и тут же это видение
исчезло. На меня смотрел типичный зек – какими-то стекляными глазами.
- А в каком доме ты жил? – спросил Рубик.
- Напротив школы для дебилов, - сказал я. – Знаешь такую школу?
- Школа номер 40, - сказал, усмехнувшись, Рубик. – Ты что, в Лягинском дворе жил?
Двор этот все называли Лягинским по имени известного на весь наш район вора Лягина и все в том дворе были если
не урки, то почти урки. Мы, пацаны, боялись связываться с пацанами с Лягинского двора.
- Нет, Лягинский двор был рядом с нашим, - сказал я.
- Ты что, жил в доме рядом с кожвендиспансером? – спросил Рубик.
- Нет, говорю же, я жил в доме прямо напротив 40-вой школы, - сказал я.
- В этом доме жил я, - сказал мне Рубик.
- Сейчас еще узнают, что они братья! – сказал Володя. – Как в индийском кино. Проверьте родинки!
-Глохни! – остановил его Гурам.
- Как твоя фамилия? – спросил я Рубика.
- Лалазаров, - сказал Рубик и я понял, что жизнь подкидывает иногда такие сюрпризы, в которые ни за что не
поверишь, если тебе кто-то об этом расскажет. И никакое индийское кино такое не придумает.
Лалазаровы были нашими соседями по общему балкону – они жили через две квартиры от нас. Когда умер отец
семейства Лалазаровых дядя Хачатур и на него надели его лучший новый костюм, жена его не удержалась и насыпала
в гроб нафталин.Так вот, жена дяди Хачатура тетя Арусяк имела почетное звание Мать- Героиня и почти все дети ее
сидели в тюрьме. Этот факт был гордостью нашего двора. Последними, не севшими в тюрьму и близкими мне по
возрасту детьми Лалазаровой Арусяк были Рубен, его сестра Эля и самый младщий брат Беник. Рубен был старше меня
года на три и уже тогда в военные и послевоенные годы несколько раз сидел в колонии для несовершеннолетних, а
потом, повзрослев, сел основательно и больше мы его не видели. Во дворе он с нами никогда не играл ни в футбол , ни
в волейбол, ни в лапту, а если вдруг, когда не хватало игрока и его уговаривали поиграть – играл очень плохо, был
нескладным, неспортивным и вялым. У него была какая-то другая жизнь. Помню, раз мы с Павликом Пустоваловым
шли из кино и встретили Рубена.
- Что смотрели? – спросил нас Рубен.
- Багдадский вор, - сказали мы.
- Я тоже хочу посмотреть, - загорелся Рубен. – Пошли!
- Да мы ведь только что смотрели, - сказали мы.
- А еще раз не охота? – спросил Рубен. – Я плачу. Грош полно у меня!
Предложение было заманчивым. Тогда фильмы мы могли смотреть чуть ли не по 10 раз.
Мы пошли. По дороге Рубен сказал, что с утра ничего не ел и зашел в «наркомовский», как его называли, гастроном.
Тогда, после реформы 47 года там было всего полно – различного вида колбас, окороков, икры, рыбы. Всего было
полно, а денег у наших родителей на такие деликатесы не было.
Рубен купил кило Любительской колбасы – а колбаса Любительская тогда была в диаметре чуть ли не в четверть
метра, такая толстая, вся в жировых кружочках - и буханку белого хлеба, тоже в те времена роскошь, как и колбаса и,
разорвав колбасу и хлеб на три равные части, раздал нам с Павликом. Вкус этой колбасы и хлеба я помню до сих пор.
И вот этот Рубен сейчас оказался в моей машине в городе Москве. Нарочно не придумаешь!
- А я Сергей, - сказал я, встретившись с ним взглядом в зеркальце. Теперь я узнал его – это был мой сосед Рубен,
зековский налет исчез, растворился и на меня смотрели плутоватые глаза моего соседа Рубена.
- Сын Кольки лысого композитора? – со смешком спросил Рубен.
Я опять взял вправо, остановил машину и повернулся к Рубену.
- Ты что, как был охламоном таким и остался ?! – спросил я. Сейчас я забыл и про урку Володю, и про пахана Гурама,
мне оба они были до фени. Я помнил одно: мой отец всегда злился, когда уличная шпана, вроде вот этого Рубена,
кричала ему вслед:
« Колька лысый композитор пианино опрокинул!»
Кто сочинил эту дурацкую, лишенную всякого смысла дразнилку я не знаю. Во первых, мой отец был не композитор, а
преподаватель музыки. Во-вторых, у нас был рояль «Беккер», а не пианино. И ни рояля, ни тем более никакое пианино
мой отец, естесственно, не опрокидывал.Но отца моего эта дразнилка раздражала и злила. Даже не сама дразнилка –
глупость текста была налицо. Я думаю, отца выводила из себя наглость дворовых и соседских пацанов, которые,
завидев моего отца тут же начинали кричать во все горло: «Колька лысый композитор пианино опрокинул!».
Пару раз, когда отец вел меня домой из детского сада он срывался: оставлял меня у стены, приказав стоять и
бросался за хулиганами вдогонку. Возвращался с одышкой, бледный, теперь я понимаю, что у него была стенокардия.
Но таких случаев, когда он бросался в погоню за пацанами было мало,обычно отец ускорял шаг,крепко держа меня за
руку и бормотал : «Мерзавцы! Какие мерзавцы!»
Дело в том, что мой отец часто по вечерам играл на рояле любимые свои вещи – Шопена, Бетховена, Шумана. Эти
фортепианные звуки заполняли весь наш небольшой двор и, я теперь понимаю, соседям, привыкшим слушать Петра
Лещенко, Канделаки, Утесова и Рашида Бейбутова эта музыка была невмоготу. Поэтому, наверное, и появилась такая
дразнилка.
И теперь я смотрел на Рубена и готов был врезать ему, а в его лице всей той шпане, что дразнила отца. Я даже не
мог себе представить, что такая возможность мне когда-нибудь представится – отомстить за отца.
-Сержик! Клянусь куском хлеба! Век свободы не видать! – вдруг страстно заголосил Рубен, мне кажется, почувствовал,
что его могут побить.
Рубена у нас во дворе не были, наверное, только девченки. А любой мало-мальски нормальный пацан мог подойти и
дать ему подзатыльник и Рубен не думал защищаться, а только сразу приседал и закрывал руками голову.
Поэтому, как только он заголосил я вспомнил это и мой пыл сразу пропал.
– Дядя Коля меня спас на Кубинке, забыл? Я очень уважал твоего отца. А про Кольку композитора это я так, просто
сходу вспомнил. Прости, Сержик! – продолжал плаксивым голосом Рубен.
Кубинка – наш знаменитый, особенно в послевоенные годы, бакинский толчок. Шутили, что там можно было купить
все что угодно, даже атомную бомбу.Как-то отец искал там себе ботинки и вдруг встретил Рубена, которого схватили
какие-то люди, обвиняя в том, что он продает краденную вещь. Рубен увидел моего отца и бросился к нему за
спасением:
- Дядя Коля! Они не верят, что вы дали мне эту рубашку на продажу. Скажите им!
Мой отец был в шляпе, в пенсне – типичный фраер по понятиям Кубинки и ему безоговорочно поверили и Рубена
отпустили.
Потом отец долго переживал:
- Понимаешь, - говорил он матери, - я не мог отказать Рубену - его бы там растерзали. Ты бы видела эти
рожи!Пришлось соврать. Но я не мог иначе. А если б я сказал правду – я всю жизнь бы мучался и не мог бы смотреть в
глаза Арусяк.
- Коля, ты поступил правильно, - сказала ему тогда моя мать. – Не переживай.
Что интересно: к нам во двор приходил спекулянт Али Гусейн – он продавал яйца, осетрину, черную и кру. Отец
всегда дотошно следил за тем , как он взвешивает на весах икру, старался, чтобы все было точно чуть ли не до грамма.
Али Гусейн страстно спорил с ним, но торг все же завершался умиротворением обеих сторон. И как-то,получив деньги за
проданную икру и прощаясь, Али Гусейн вдруг сказал отцу:
- Ты один здесь честный человек!
Так что я думаю, Рубен сейчас говорил мне правду, что уважал моего отца.
- Ладно.И ты меня прости, - сказал я Рубену.
- Нет, это ж надо! – раздухарился Володя. – Этому придурку опять повезло – соседа встретил! И тут же чуть не
получил пиздюлей! Все законно!
- Поменяйся с Рубиком местами, - сказал Гурам. – Им есть о чем поговорить.
- А так что говорить не могут? – спросил с вызовом Володя. – Нас стесняются?
- Ты ехать хочешь? – спросил Гурам.
- Хочу, - сказал Володя, не понимая, куда Гурам клонит.
- Так вот, чтобы он мог вести машину и говорить, Рубик должен сидеть на твоем месте. Понял?
- Опять ему фартит! – зло сказал Володя и вылез из машины.
Рубен сел рядом со мной и мы поехали.
- Моих когда ты видел в последний раз? – спросил негромко Рубен.
- В 88-ом, - сказал я. – Как раз перед этими событиями я приезжал в Баку летом. Мать твоя уже умерла, видел
Ашхенку и Амалю.
- А Беника не видел? – спросил Рубен.
- Беник закончил институт и работал уже в Ереване, - сказал я. – Ты не знал?
- Нет, - сказал Рубен. – Откуда?
- Ты не переписывался с ними?
- Нет. Дурак был, - всхлипнул вдруг Рубен. – Я ведь много раз выходил на волю, сроки у меня всегда были
небольшие, но домой не ехал. Стыдно было к нам во двор прийти.Когда помоложе был – приходил,ты видел. А когда
старше стал – стыдно стало. А Элька как?
- Эля вышла замуж за фотографа, у него ателье было на Телефонной. Две дочки у нее. А где сейчас – не знаю. Все
армяне с нашего двора вроде остались живы, но куда разъехались, не знаю.
- А смогу я кого-нибудь найти? – спросил Рубен. – Как думаешь?
- Я думаю, легче всего найти Беника, он на заводе синтетического каучука в Ереване работал после распределения.
Наверное остался в Ереване, куда ему еще ехать? Хотя , знаешь что? У вас ведь дядька в Америке обнаружился.
- Какой дядька? – удивился Рубен.
- Брат твоей мамы. После плена он попал в Америку и там и остался.
- Дядя Амо? – поразился Рубен. – Мать думала, что он убит.
- Нет, жив, и там он стал миллионером, - сказал я. – Фотографию я видел – он с семьей снялись на лужайке возле
своего дома.
- Смотри, Гурам, Рубик теперь завяжет и в Америку свалит за наследством! – сказал сзади Володя.
Рубен тут же толкнул меня легонько локтем и когда я посмотрел на него – сделал знак, мол потише об этом. Я понял.
- Потом Беник сказал мне, что дядька умер, - сказал я, подмигнув Рубену. – Он ведь старше твоей матери был, верно?
- Старше на 6 лет. И потом, зачем ему мы, беднота! – сказал Рубен с неподдельной обидой.
Этот дядя Амо завалил семью Лалазаровых посылками: там были женские чулки, белье , одежда,
радиоаппаратура,джинсы, мужские рубашки ( одну я купил у Беника по льготной цене,как ближайший сосед, тогда
такие рубашки были высшим шиком и назывались «батен-даун»),газовые зажигалки , жевательная резинка и разная
мелочь, стоящая на черном рынке огромных денег. Семья Рубена развернула бойкую торговлю посылочным товаром, - в
месяц раз приходили им посылки из США - и , примерно, полгода семья жила припеваючи, пока Арусяк вдруг не
вызвали в соответствующие органы и после этого прекратились и посылки и связь с дядей Амо. ( Я был в курсе,
поскольку адрес на конвертах писем дяде писал по-английски я).
- Так что не думаю, что родных тебе надо искать в Америке, поищи лучше в Ереване , - сказал я.
- Буду теперь искать, - сказал Рубен. - Хороший был у нас двор, - с душой сказал вдруг он. – Как вспоминаю – так
плакать хочется.
- А ему все время хочется плакать, - подал голос Володя.
- Глохни! – осадил его Гурам.
- А про Джулю Кочарову что-нибудь знаешь? – спросил Рубен.
Джуля жила в квартире на нашем же общем балконе. Она была ровесницей Рубена, жила ее семья в военные годы в
жуткой нищете, ходила Джуля в каких-то обносках, лицо у нее было очень некрасивое, со следами от оспы, но с
детских лет она с утра до вечера пела неземной чистоты звонким голосом. Пела арии из опер, неаполитанские песни.
- Знаю. Джуля закончила консерваторию по классу вокала, получила распределение в Луганск, стала там примой-
певицей и приезжала в Баку на гастроли, пела в филармонии. Почти весь наш двор был тогда на ее концерте. Завалили
ее цветами. На «бис» вызывали.
- Я знал, что она будет певицей, - сказал Рубен. – Как она пела, до сих пор в ушах звучит ее голос! Я ее можно
сказать любил, хотя сколько мне лет тогда было? 13-14... А первый свой серьезный срок я получил, когда для нее хотел
украсть бриллианты в одном доме.Забрался туда по водосточной трубе .Все вроде прошло чисто, но спуститься вниз
не смог – боялся идти по карнизу! Когда туда лез – вниз ведь не смотрел, а обратно – как увидел высоту - испугался.
Если б получилось – Джуля не жила бы в бедности. Я очень хотел ей помочь. А она и не знала, что я ее любил, что я
для нее бриллианты хотел стырить.
- Вот здесь направо, - тронул меня за плечо Володя. – И вон у той продуктовой будки можешь тормознуть.
- Я тебе оставлю номер своего телефона, - сказал я Рубену. – Позвони, а я попрошу двоюродную сестру в Ереване
поискать через адресный стол Беника. Может что и получится.
– Прости, Сержик, если что не так.
- А ты забери свои деньги, - протянул я Володе его 50 долларов. – С земляков деньги не берут.
- Да ладно! – отмахнулся, выходя из машины Володя. – Выпьешь за наше здоровье!
- Забери, - сказал ему Гурам. – Он не возмет.
Володя забрал свои деньги. Я записал Рубену номер своего телефона.
- Спасибо, Сержик, - сказал мне Рубен. – Все же хороший у нас был двор, скажи!
- Не то слово! – сказал я и мы с Рубеном обнялись.
Был бы он один, пригласил бы к себе домой. А с такой компанией...
Двоюродная сестра раздобыла мне адрес Беника. Но Рубен так и не позвонил мне. Видно, опять стыдно стало.
Декабрь, 2010 г.
